Детская книга войны. О чём писали маленькие жертвы большой трагедии | Люди | Общество
«Есть! Еды!»
Юра Рябинкин оказался в блокадном Ленинграде с мамой и сестрой Ирой. Ирина Ивановна жива, она помнит, каким видела брата последний раз перед эвакуацией: прислонившегося к сундуку, уже бессильного идти… «Юрка, там Юрка остался», — всю дорогу надрывалась их мама. Её последних сил хватило лишь на то, чтобы довезти младшую дочь до Вологды и несколько часов спустя умереть у неё на глазах на вокзале.
Как именно умер Юра, не знает никто. Его дневник случайно попал в руки Ирины Ивановны, она пыталась отыскать брата, потому что хотела верить — он остался жив, а её не стал искать из чувства обиды и гордости.
Декабрь 1941 г.
…Вырваться бы из этих чудовищных объятий смертельного голода, вырваться бы из-под вечного страха за свою жизнь, начать бы новую мирную жизнь где-нибудь в небольшой деревушке среди природы, забыть пережитые страдания… Вот она, моя мечта на сегодня.
…Тупик, я не могу дальше так продолжать жить. Голод. Страшный голод. Рядом мама с Ирой. Я не могу отбирать от них их кусок хлеба. Не могу, ибо знаю, что сейчас даже хлебная крошка… Сегодня, возвращаясь из булочной, я отнял, взял довесок хлеба от мамы и Иры граммов в 25 и также укромно съел… Я скатился в пропасть, названную распущенностью, полнейшим отсутствием совести… Такая тоска, совестно, жалко смотреть на Иру… Есть! Еды!
Январь 1942 г.
Я совсем почти не могу ни ходить, ни работать. Мама тоже еле ходит — теперь она часто меня бьёт, ругает, кричит, с ней происходят бурные нервные припадки, она не может вынести моего никудышного вида — вида слабого от недостатка сил, голодающего, измученного человека, который еле передвигается с места на место…
Царь голод
Лера Игошева эвакуировалась из Ленинграда в 1942 г., пережив самые голодные дни блокады и потеряв за это время папу. Выжить удалось чудом.
…В уме часто составляю длинные послания и сочинения. Вот как я начала бы одно из них: «В мире есть царь. Этот царь беспощаден, Голод — название ему».
…Вторую кошку мы съели уже безо всякого отвращения, довольные, что едим питательное. Затем наступили особенно голодные дни. В магазинах ничего нет, дома тоже почти ничего нет. Кошек, видимо, ели далеко не одни мы. Сейчас на улице не встретишь ни одной, даже самой паршивой и тощей…
18-го умер Папа. Болела Мама, Папа жил на Почтамте, был в стационаре и немножко подправился, потом вдруг заболел поносом, ничего не ел, стал чахнуть и… около часа дня 18-го умер там же… Врач говорит, что Папа был обречён уже с декабря-января, что третья степень истощения уже неизлечима…
Мы его похоронили. Правда, без гробика. Милый Папочка, прости, что мы тебя зашили в одеяло и так похоронили…
«Руссиш швайн»…
Вася Баранов попал на работы в Германию вместе с любимой девушкой Олей, где их разлучили, загнав в разные лагеря. Они выжили, вернувшись поженились. Ольга Тимофеевна рассказала «АиФ», что её муж берёг дневник и перечитывал его до самой смерти: «Откроет, читает его — и плачет».
…До чего тяжёлые эти проклятые кандалы. Скоро будет месяц, как я их одел, но всё ещё никак не могу привыкнуть да и не привыкну… В обед стали лезть за добавком. Полька со всего размаха бахнула одного белоруса по голове половником. Тот облитый кровью повис на лезущих. Немцы и поляки видя такую картину злобно смеялись называя нас свиньями, потом стали разгонять на работу…
Во что только может превратиться человек. Мне самому кажется, что я теперь только «русская свинья» за номером 25795. На груди у меня OST, на фуражке рабочий номер, а собственный номер в кармане, хотя заставляют носить на шее. Весь изнумерован…
Работаю снова в ночную смену у того же зверя-мастера. Ночью давали суп у кого есть талон, обычно немцам, французам и бельгийцам, итальянцам давали добавок, но русским ничего и прогонял шеф из кантины… Когда я вышел, он ударил меня 2 раза…
Бок о бок со смертью
Она не писала этот страшный дневник — в 14 лет она учила его наизусть. В каморке гетто, на нарах концлагеря, бок о бок со смертью. «Что будет с тобой — то будет с этими записками», — говорила Машина мама. И Маша твердила, слово за словом.
После освобождения из концлагеря она вернулась в Вильнюс и записала всё, что вытвердила от буквы до буквы, в три толстые тетради. Мария Григорьевна Рольникайте сегодня живёт в Санкт-Петербурге, уже одна. Работает. Пишет. Всегда на одну тему: все её герои — оттуда, из застенков.
…Несу миску. Смотрю — гитлеровец подзывает пальцем. Неужели меня? Несмело подхожу и жду, что он скажет. А он ударяет меня по щеке, по другой. Бьёт кулаками. Норовит по голове. Пытаюсь закрыться мисочкой, но он вырывает её из моих рук и швыряет в угол. И снова бьёт, колотит. Не удержавшись на ногах, падаю. Хочу встать, но не могу — он пинает ногами. Как ни отворачиваюсь — всё перед глазами блеск его сапог. Попал в рот!..
…Этот изверг избил всех — от одного конца строя до другого, причесался, поправил вылезшую рубашку и начал считать… Здесь хуже, потому что старший этих блоков — Макс, тот самый, который сейчас избивал. Это дьявол в облике человека. Нескольких он уже забил насмерть. Сам он тоже заключённый, сидит одиннадцатый год за убийство своей жены и детей. Эсэсовцы его любят за неслыханную жестокость…
Надзирательница отобрала восьмерых (в том числе меня) и заявила, что мы будем похоронной командой. До сих пор был большой беспорядок, умершие по нескольку дней лежали в бараках. Теперь мы обязаны умерших сразу раздеть, вырвать золотые зубы, вчетвером вынести и положить у дверей барака…
Словно насмехаясь надо мной, покойница сверкает золотыми зубами. Что делать? Не могу же я их вырвать! Оглянувшись, не видит ли надзирательница, быстро зажимаю плоскогубцами рот. Но надзирательница всё-таки заметила. Она так ударяет меня, что я падаю на труп. Вскакиваю. А она только этого и ждала — начинает колотить какой-то очень тяжёлой палкой. Кажется, что голова треснет пополам. На полу кровь…
Она избивала долго, пока сама не задохнулась…
«Я помню, отомщу!»
Фрида, еврейская девочка, школьная подруга… Её имя появляется всего в нескольких записях 15-летнего Ромы Кравченко-Бережного из западноукраинского Кременца. Потом это имя исчезает так же, как исчезает с лица земли его первая любовь…
За несколько месяцев до освобождения города Рома ушёл в Красную армию, сообщив родителям, где спрятал дневник. Отец, бывший офицер царской армии, перелистав блокнот, найденный на чердаке, передал его Чрезвычайной комиссии по расследованию преступлений нацистов. Записи Ромы стали «свидетелями» на Нюрнбергском процессе. Роман Кравченко-Бережной умер в 2011 г. Его дневники стали основой его собственной книги.
…Вечером по улице гнали советских пленных. С ними обращаются хуже, чем со скотом. Избивают палками на глазах у населения. Вот тебе и «германская культура»…
За вчерашний день расстреляны около пяти тысяч человек. У нас за городом — старый окоп, длиной около километра. Там проводят экзекуцию… Грузовик останавливается, обречённые сходят, раздеваются тут же, мужчины и женщины, и по одному движутся ко рву. Ров наполнен телами людей, пересыпанными хлорной известью. На валу сидят два раздетых по пояс гестаповца, в руках пистолеты. Люди спускаются в ров, укладываются на трупы. Раздаются выстрелы. Кончено. Следующие!
Не знаю, что может чувствовать человек в свою последнюю минуту, не хочу думать, можно сойти с ума…
Сегодня везли Ф. Не могу отдать себе отчёта в своих чувствах. Очень тяжело, стыдно. За людей, которые смотрят на это с безразличием или злорадством. Чем Ф. хуже вас? Она была хорошая девочка и храбрая. Она ехала стоя, с гордо поднятой головой… Я уверен, она и умирая не опустит голову. Ф., знай, я помню тебя и не забуду и когда-нибудь отомщу!
Когда пишу, из тюрьмы доносятся выстрелы. Вот опять! Может быть, он был предназначен Ф.? В таком случае ей теперь лучше. Нет, ей теперь никак. Не могу представить: Ф., раздетая, тело засыпано хлоркой. Раны. Привалена кучей таких же тел. Ужас, какой ужас…
Город удручён. На улицах ни души. Все ждут: вот — моя очередь… Все теперь, даже самые ярые враги, питаются единственной надеждой — дождаться прихода большевиков. Но как дожить? Рассказывают, что там, откуда немцы отступают, не остаётся живой души. И мы не будем исключением…
«Убил немец-снайпер»
Аня Арацкая вела свой дневник под пулями, едва ли не на линии фронта. Её семья, где было 9 детей, жила в Сталинграде, на поливаемой огнём улице. Потом папу убили, и они стали скитаться по голодной и холодной волжской степи. Выжили не все.
…Думала, что в огне, слезах, бесконечном горе и холоде никогда не появится желания снова писать дневник. А сегодня случилось такое, что заставило меня писать… Папа, как и всегда по утрам, приготовлялся идти развести костёр, чтобы сварить манной каши… открыл крышку окопа и крикнул соседу: «Шура, выходи, вы жив…» — и на этом недосказанном слове и оборвалась его жизнь. Раздался выстрел, а скорее какой-то щелчок — и Папа стал медленно оседать на ступеньках окопа… Папа был мёртв, хотя пульс и сердце ещё бились, а кровь лилась «ключом» из его правого виска, я попробовала пальцем остановить кровь, но мой палец легко прошёл в это отверстие…
Так мы и сидели, с мёртвым Папой, без еды, воды и сна 2 дня. Много погибло людей в этот день, самый первый погиб наш Папа. Погибли наши соседи, здесь же, рядом с окопом, было много убитых бойцов…
…Пока мы добрались до переправы, мы пережили страшную бомбёжку и миномётный обстрел… Осень началась в этом году рано, пошли холодные со снегом дожди, а надеть нам было нечего… Переночевать нас никто не пускал, да и что мы могли дать за ночлег? Так мы дрожали и мокли под ледяным дождём…
В свободном доступе книгу можно прочитать в Интернете по адресу https://children1941-1945.aif.ru/
Дневники печатаются с сокращениями, орфография авторов сохранена.
Смотрите также новый спецпроект «АиФ»: Аудиоверсия «Детской книги войны». Собрание дневников детей Великой Отечественной войны читают известные артисты, журналисты, спортсмены, музыканты и режиссёры, по адресу https://children1941-1945audio.aif.ru/
«Убитые ничего не расскажут. Значит, должна я». Дневники детей войны | Люди | Общество
В 1947 г. в Голландии был издан «Дневник Анны Франк», переведённый потом на 67 языков мира. А не так давно Дом-музей Анны Франк выпустил книгу с детскими дневниками времён Второй мировой войны. А в России ни в одном книжном магазине не найти ни одной книги, где были бы собраны самые страшные документы той войны — детские дневники военных лет! А мы ещё хотим, чтобы мир уважал и чтил нашу память о войне. Что же сами её тогда убиваем?!
Живая книга
«Что будет с тобой — то будет с этими записками», — говорила Маше мама. И 14-летняя Маша учила свой дневник наизусть, став сама живой книгой. Маму и младших брата и сестру проводила на «сортировке» — скорее всего, в Освенцим. Сама прошла два фашистcких концлагеря. Ее живая книга — спаслась. И вышла в печать под названием «Я должна рассказать». «Литовская Анна Франк», еврейская девочка из вильнюсского гетто, она полжизни — той, в которой не было ворот, через которые евреев увозили к глубоким ямам, не было проверок на аппель-плаце, не было колючей проволоки и холодного трупа соседки, уткнувшись в который она проснулась однажды утром, — эти полжизни она прожила в Ленинграде. Она и сейчас живет в Петербурге, у метро «Площадь Мужества». И продолжает рассказывать.
Маша Рольникайте. Фото из личного архиваЗачем? Спрашивали меня. Зачем сейчас слушать Машу Рольникайте? Писательницу, знаменитую одним своим трудом — дневником, надиктованном самой себе за стенами гетто и потом на нарах, в смраде лагерной ночи, под страхом смерти. «Воскресенье — долголетие! Может быть, доживу до вечера». Снискавшую славу девчоночьим дневником — переведенным на 18 языков мира. «Она же уже все сказала!» Мне отвечала сама Мария Григорьевна: «Ведь сколько ни утекло воды со времен, о которых я рассказываю, а люди не стали друг друга больше любить. Возьмите отношение к гастарбайтерам, возьмите братские народы русских и украинцев! Везде, то вспыхивая, то стихая, бушует вражда. И для меня это больное место — то, что люди продолжают ненавидеть друг друга. Я не знаю, откуда берется эта желчь. Но я должна рассказать! Иначе надо — повеситься».
Пережить ребёнком все ужасы концлагерей и не потерять при этом веру в добро и любовь — за это низкий поклон! Фото: РИА НовостиДневник Маши Рольникайте: «Набожные люди уверяют, что земля не хочет принимать невинные жертвы и выбрасывает их назад. Поэтому из земли торчат руки… Но, как объяснила мама, все гораздо проще: большинство расстрелянных валятся в яму ранеными. Они задыхаются и распухают. Их очень много — слой земли, которым засыпаны ямы, лопается. Вот в щелях и виднеются руки, ноги, головы…»
Это — о расстрелах жителей вильнюсского гетто в местечке Понары, куда были вывезены тысячи людей. Там нет дат, в этом дневнике. Текст — сплошной, в настоящем времени. Как будто все происходит сейчас. Вот — концентрационный лагерь Штуттгоф:
Вход на территорию бывшего концентрационного лагеря Штуттгоф. Фото: wikipedia.org/ Wisnia6522«Подходим к одной женщине, которая умерла сегодня утром. Беру ее холодную ногу, но поднять не могу, хотя тело умершей совершенно высохшее(…) Надзирательница бьет меня резиновой палкой по голове и сует в руки ножницы и плоскогубцы: я должна буду раздевать и вырывать золотые зубы…»
На построениях и работах, в темноте ночи и днем, под носом у полицаев, она твердила свои строчки. «Что будет с тобой — то будет с этими записками», — напоминала мама. Мамы не стало. С Машей было вот что: крайняя степень истощения, бритые волосы и выбитые лагерным надсмотрщиком передние зубы, распыленная в прах семья — такой она вернулась после войны в Вильнюс. Восстановила по памяти все записки — получилось три тетрадки. Перевязала черной лентой, положила в нижний ящик стола.
— А потом началось: новая волна антисемитизма, убийство Михоэлса, ликвидация Антифашистского комитета, «дело врачей»… Как будто не было 6-ти миллионов людей, расстрелянных и задушенных в газовых камерах! В мире все оставалось по-прежнему, как и предсказывала мне моя лагерная подруга, учительница Маша Механик, за несколько минут до смерти: тогда из лагеря был совершен побег и отбирали сотню, чтобы казнить в наказание. Вперед вызывали каждого третьего. «Маша, я девятая», — прошептала ей я, стоя в строю. «Нет, девятая я», — сказала она. И уже сделав шаг вперед, оставила мне последние слова, абсолютно ледяным тоном, которые я слышу и сейчас: «Что ты думаешь, от того, что не станет какой-то Маши Механик, в мире что-то изменится?» Моя подруга оказывалась права… И я достала три тетрадки из-под кровати.
«Ужасно грязно. Воды не дают. Умывальни закрыты. Не перестает мучить страшная жажда. Так называемый суп, в котором лишь изредка попадается кусок гнилого листка капусты или шелухи сладковатой, мерзлой картошки, странно острый, будто в него всыпали перец. Он сушит, жжет рот; мы сосем грязный, вытоптанный снег. А ведь тут же, у барака, вырыта яма, заменяющая туалет. Досок, чтобы ее накрыть, не дают. Край скользкий. Одна женщина недавно упала в яму. Мы ее еле вытащили».
Заключенные в лагере смерти. Фото: РИА Новости/ А. ЛамбросПрошлое не отпускает
…Осень 2014-го, Петербург, я выбираю хризантемы для Маши Рольникайте. Стою у желтых, беру сиреневые. Светлый ум, — 87-лет! — острый язык: она берет букет и говорит, что «Желтый цвет и полосатая одежда — это больше не про меня». Она еще долго боролась с фантомами пережитого: никогда не садилась спиной к двери, сходила с тротуара, спохватившись: «Нам же, евреям, можно только по проезжей части!», задергивала шторы, проснувшись ночью в гостинице города Эрфурта, куда была приглашена на презентацию своей свежеотпечатнной на немецком языке книжки — ей на миг показалось, что она опять за стенами гетто: «Но нет, вот мое праздничное платье на стуле, вот газета «Известия» из самолета…» — а по телу холодный пот.
— Прошлое — не отпускает. И я сама не хочу его отпускать. Ведь эти 6 миллионов убитых уже не могут ничего рассказать. Значит, должна я.
«Плачущие женщины с полуголыми, завернутыми в одеяла детьми… Мужчины, сгорбившиеся под тяжестью узлов и чемоданов… Дети, вцепившиеся в одежду взрослых… Их толкают, бьют, гонят. Вспыхивает карманный фонарик и освещает испуганные лица. Фонарик гаснет, и снова двигаются только силуэты…» Это гетто. Желтые звезды, синие номерки, розовые удостоверения — так обраковывали людей «второго сорта».
«Ножницы переходят из рук в руки. Получаю и я. Разрезаю платье. Под ним такая худоба, что даже страшно дотронуться(…) Снять башмаки женщина вообще не позволяет — будет больно. Я обещаю верх разрезать, но она не дает дотронуться. Уже две недели не снимает башмаков, потому что отмороженные, гноящиеся ступни приклеились к материалу».
А это лагерь. Ботинки в результате снимет надсмотрщица: «Смотрю, в руке надзирательницы башмаки с прилипшими к материалу кусками гниющего мяса».
Она должна была рассказать.
«Когда расстреливают — это больно?»
Ее часто спрашивают, как она выжила. Что ее спасло. Случай? Судьба? Может, Бог? Но она не знает, что такое судьба — и не верит в Бога.
— Одни набожный человек мне сказал, что Бог сохранил меня ради того, чтобы все это передать. Но почему, скажите мне, почему тогда он не спас маму и маленьких Раечку с Рувиком (брата и сестру)?! Я ведь до сих пор, вот здесь, под щекой, на шее, чувствую дыхание спящего Рувика, когда он лежал у меня на руках за несколько часов до того, как их навсегда увели налево, а меня, еще способную работать, с тысячей еще таких же работяг — направо, в немецкие лагеря. Раечка была постарше, не спала: она все спрашивала: «Мама, а когда расстреливают — это больно?»
Маша спаслась. Напечатала свои записки, закончила Литературный институт, вышла замуж за ленинградского инженера. И осталась — все там же, на той же ноте, в том же строю рядом с учительницей Машей Механик. Прошлое — не отпускает.
…Длинный писательский стол у окна, за которым —петербургская осень, пузатая матовая лампа — она пишет от руки, мелким почерком, потом долго набирает текст на компьютере. Писательница Рольникайте всегда пишет на одну тему — даже когда отходит от документалистики, вся ее художественная проза, все ее герои — оттуда. Из застенков гетто, с лагерных нар.
-Мне как-то сказали: «Ну почему вы все пишите о грустном, Мария Григорьевна? Пишите о любви!» У меня ком встал в горле.
Потому что она вся — о любви. Несбывшейся, затоптанной, расстрелянной, убитой. Полной надежды — что когда-нибудь люди станут другими. «Иначе — надо повеситься».
Странички из дневников
Таня Савичева, 12 лет
9 страниц дневника, на каждой — дата смерти близких: мамы, бабушки, брата, сестры, дяди. Последняя запись: «Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня».
Таня умерла в эвакуации в 1944 г. от туберкулёза. Дневник обнаружила её сестра Нина. Он был предъявлен на Нюрнбергском процессе. 8 стел-страниц стали частью мемориала «Зелёный пояс Славы» под Санкт-Петербургом.
Таня Савичева написала самый страшный дневник войны →
Лена Мухина, 17 лет
«3/I 42. Голодные, спотыкающиеся, шатающиеся люди рыскают по булочным с 7 утра, но везде их встречают пустые полки».
«8/II 42. Вчера утром умерла мама. Я осталась одна».
«13/II 42. Я одна… Хочется выть, визжать, биться головой об стенку, кусаться! Как же я буду жить без мамы?»
Е. Мухина умерла в 1991 г. Её дневник хранится в Центральном госархиве историко-политических документов Санкт-Петербурга. В 2011 г. был выпущен при помощи историка С. Ярова.
Таня Вассоевич, 13 лет
«Февраль 1942 г. На похоронах брата была тётя Люся, я и Толя Таквелин — Вовин лучший друг и одноклассник. Толя плакал — это растрогало меня больше всего. На похоронах мамы была я и Люся. Вова и мама похоронены в настоящих гробах, которые я покупала на Среднем проспекте у второй линии. Худяков (сторож на кладбище. — Ред.) вырыл могилы за крупу и хлеб. Он хороший, и был добр ко мне».
Т. Вассоевич умерла в 2012 г. Её дневник пытается издать её сын профессор А. Вассоевич.
Галя Зимницкая, 14 лет
«14 декабря 41 г. Днём в булочной видела ужасную сцену. Мальчишка лет десяти выхватил у старушки пайку хлеба и сразу начал есть. Женщины бросились отнимать, а он лёг на пол, лицом вниз, и, не обращая внимания на обрушившиеся удары, доел хлеб на грязном полу. Самое ужасное в том, что никто не заступился за ребёнка. Полежав немного, воришка встал, вытер рукавом слёзы и кровь и ушёл грязный, оборванный, совсем одинокий. Сейчас мне его жалко до боли в сердце. Где же я была тогда? Стояла, смотрела и молчала».
Г. Зимницкая умерла в 1996 г. Её дневник можно прочитать на сайте «Молодая гвардия».
Где блокадные дневники детей?
Милена Третьякова, замдиректора по науке Государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда:
— Полного издания детских блокадных дневников у нас действительно ещё нет, хотя такой проект очень нужен! Это должна быть серия из нескольких томов с научными комментариями и снимками фотохроники. Ведь блокадные дневники не всегда понятны неподготовленному читателю. Их авторы — рядовые жители города, их воспоминания образны и впечатляющи, но порой отрывочны и неполны. Известный дневник Тани Савичевой звучит как символ трагедии, потому что он очень короткий, и в этом его сила.
В 2014 г. на базе наших музейных фондов была издана книга «Ленинградцы. Блокадные дневники», где есть дневник 16-летнего Бори Капранова (в то время бойца противопожарного полка) и воспоминания Зинаиды Кузнецовой, которой 22 июня 1941 г. исполнилось 13 лет. Не опубликованные пока дневники детей-блокадников экспонируются на выставках, с ними работают исследователи. Но я думаю, что в музеях и архивах представлены ещё не все рукописи жителей блокадного Ленинграда. Иногда нам их приносят и отдают в дар неравнодушные люди.
«Страшное счастье» всколыхнуло Петербург
Андрей Вассоевич, профессор Санкт-Петербургского госуниверситета:
«Почти год назад, в канун 70-летия полного снятия блокады Ленинграда, «АиФ» рассказал многомиллионной аудитории о дневнике моей мамы — Тани Вассоевич, который она начала вести 22 июня 1941 г., будучи 13-летней школьницей. В блокаду на её долю выпало потерять брата и мать, но сама Таня чудом выжила. Когда стало модным говорить о том, что в Ленинграде процветал каннибализм, а люди потеряли человеческий облик, маму это возмущало. Для неё и погибшего брата Вовы главным было чувство долга и верность дружбе. Когда мама узнала, что умер отец её подруги Иры, жившей в эвакуации, она похоронила его рядом со своим братом. А ведь за погребение надо было отдавать последнее из еды.
Статья «Страшное счастье» всколыхнула Петербург: я получил массу откликов, люди хотели прочитать все страницы военного дневника. Нашлись даже спонсоры, но… издание затянулось. Сегодня есть лишь 4 сигнальных экземпляра, подготовленных издательством «Аврора». Бог даст, в канун победного юбилея государство поймёт, что именно на таких человеческих документах и нужно воспитывать молодёжь».
«Дневник слабака»: 4 фильма, чтобы посмеяться вместе с детьми — Что посмотреть
В 2007 году писатель Джефф Кинни начал публиковать серию книг «Дневник слабака», построенных как дневник мальчишки, который перешел в среднюю школу. Главный герой его произведений — обычный школьник Грег Хеффли, который попадает в смешные и грустные истории. Он не школьная звезда, а очень даже наоборот.
Книги сразу стали хитом продаж, потому что каждый, от мала до велика, увидел в Греге частичку себя, посмеялся, погрустил и понял, что нет ничего круче, чем быть обычным, но добрым и искренним. Тогда про тебя, может, тоже книжку напишут!
Или снимут кино. Про Грега уже четыре вышло.
Дневник слабакаЭто начало истории ученика средней школы. Грег только что в нее перешел и познает новый почти взрослый мир. Но вместо того, чтобы приспосабливаться, он поставил себе цель — стать самым крутым в классе. И давай стараться. А его друг Роули, не помышлявший об успехе, просто был всегда со своим товарищем и неожиданно для себя стал популярным.
Дневник слабака 2: Правила РодрикаРодрик — старший брат Грега, и вторая часть приключений школьника посвящена их взаимоотношениям. У братьев контра, и не та, в которую играют, а когда отношения раскалены и вот-вот перейдут в военные действия. Хорошо, что братья осознают, что семья — это важно, до того, как наломают дров.
Дневник слабака 3Третья часть посвящена тому, с чем мы все, к сожалению, знакомы. О, эта ужасная френдзона! Грег тайно влюблен и мечтает, что одноклассница Холли будет относиться к нему больше, чем просто хорошо. И как назло отец школьника решил укрепить свое родительское влияние, заняться с сыном спортом и походами, которые не способствуют совместному времяпровождению с девочкой. Грег начинает врать, а сколько веревочке не виться, конец будет…
Дневник слабака 4: Долгое путешествиеДля четвертого фильма актеров пришлось сменить. Ребята, к которым мы привыкли, выросли и больше не тянут на учеников средней школы. Но приключения продолжаются: череда неприятных случаев преследует главного героя не только в школе, но и на каникулах. Грег уговаривает семью отправиться на юбилей 90-летней бабушки, но на самом деле хитрец преследует собственную тайную цель — попасть на сходку геймеров.
Нашли ошибку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.
Дневник ребенка. Тайна за семью замками – Семья и дети – Домашний
Дневник ребенка. Тайна за семью замкамиВ моем детстве, которое пришлось на середину 90-х, вести дневник было по-настоящему модно. Да-да, дневники были практически у всех знакомых девочек. Мы покупали самые красивые тетради, украшали их всевозможными наклейками, вырезками из журналов, собственными рисунками и писали в них абсолютно все, начиная от описания обычных будничных событий в классе и во дворе и заканчивая самыми сокровенными мыслями.
Прошли годы, мир изменился, люди тоже. Но, несмотря на это, старинная девичья привычка вести записи о своем житие-бытие осталась жива. Правда, теперь роль бумажного «тайника» выполняет электронный. Но это уже не так важно, это детали. Главное, что потребность делиться душевными переживаниями осталась и она вовсе не чужда новому, не совсем понятному нам, поколению подростков XXI века. Они, так же, как и мы когда-то, забравшись в дальний угол, строчат (теперь уже на ноутбуках!) о том, что их волнует, чего они бояться, о чем больше всего мечтают.
Эти записи, откровенные и настоящие, помогают выплеснуть накопившиеся эмоции, проанализировать свою жизнь, найти выход из сложной ситуации. Они становятся своего рода тайной отдушиной, неким секретом, в который подросток никого не желает посвящать. И имеет на это полное право!
Правда, другие люди зачастую этого не понимают или не желают понимать. И речь идет в первую очередь, казалось бы, о самых близких людях – о родителях. Да, именно любящие мамы и папы изо всех сил стараются пробраться туда, куда вход посторонним строго запрещен.
Как и когда-то многие мамы моих подруг тайком читали записи дочерей, современные родители также стараются вскрыть странички своих отпрысков, найти пароли от ЖЖ, отыскать запрятанную в глубине ящика тетрадку. И если спросить их, зачем они это делают, большинство без промедления ответят – чтобы «не потерять» ребенка, знать, что творится в детской душе, понять, не нужна ли помощь. Казалось бы, вполне благое намерение. Но почему-то детьми, узнавшими, что «их прочитали» это воспринимается как предательство, грубое, подлое, разбивающее веру в честность и порядочность близких.
«Так как же быть?» — спросят многие мамы и папы. Неужели нельзя даже глазком взглянуть на своего отпрыска «изнутри»? Неужто и впрямь в желании узнать собственного сына или дочь поближе – это преступление? Попробуем разобраться.
Никогда не стоит читать дневник своего ребенка! Поборите любопытство!
Читать чужие записи и лезть в чужие секреты нечестно. Давайте вспомним, чему нас самих когда-то учили родители, и чему в свою очередь постоянно учим мы наших детей с раннего детства? Да-да, честности! А как лучше всего преподать данный урок? Только на собственном примере. А что случается, когда ребенок узнает, что родители говорят одно, а делают совсем другое? В большинстве случаев у него наступает полное разочарование. И не только в родителях, но и во всех окружающих людях. Так, человек, только-только начинающий жить, перестает верить всем вокруг. Он начинает думать, что если его уже предали «самые-самые», остальные обязательно поступят так же. Вот так появляются детские страхи, постоянно переходящие в многочисленные комплексы, мешающие полноценной жизни.
Залог настоящей дружбы между родителем и ребенком лежит не в том, что вы все знаете о своем ребенке. Дружба – это доверие и поддержка. Иногда можно услышать и такую версию: «Я прочла дневник дочери, так как хочу все о ней знать, хочу стать ей не матерью, а подругой». И подобные попытки «сблизиться» не редкость, хотя все они заранее обречены на провал. Дружба не начинается с «подсматривания», у нее должны быть совсем иные корни. Если на самом деле мама чувствует, что дочь подросток начинает ее сторониться, не стоит идти напролом. Подростки больше всего боятся активного вмешательства в их жизнь. Терпение, внимание и бесконечная любовь – это единственное, что поможет достучаться до ребенка. Думаете, это лишь общие слова, не имеющие ничего общего с реальной жизнью, где дети отдаляются, попадают в плохие компании, уходят из дома? Вовсе нет. Просто вместо упорных попыток пробить стену молчания следует использовать другие приемы, более щадящие. Приведу пример. Дочь не говорит о том, с кем идет на вечеринку. Вместо того, чтобы с пристрастием выпытывать «Куда собралась?», правильнее было бы узнать, не хотела бы она взять мамину сумку или красивый шарф. Иногда именно с таких мелочей начинается дружба и доверие.
Читая записи своего ребенка, вы рискуете получить ненужную и неприятную для вас информация. Не стоит читать детский дневник хотя бы потому, что многие из «секретов» попросту будут неприятны и смогут сыграть злую шутку в отношениях с сыном или дочерью. Речь идет об интимных вопросах. Ведь даже весьма безобидные по сути записи взрослеющего человека могут буквально убить наповал. Первые эротические фантазии, мастурбация, рассказы об изменениях в организме, стихотворения, посвященные возлюбленному, записи о первом опыте интимного общения с противоположным полом, даже если это и не секс – чаще всего такие вещи попросту вызывают отвращение у любящих мамочек и папочек. Чтобы ничего подобного не происходило, лучше не заглядывать без спроса туда, где вас совсем не ждут. Вам же было бы неприятно, если бы чадо подсматривало за вами ночью в замочную скважину?
Но есть, конечно, некоторые исключения. Пожалуй, единственным доводом в защиту неприличного проникновения в частную жизнь может стать действительно сложная ситуация, когда ребенок находится в опасности. Хотя, в данном случае есть большая вероятность раздуть из мухи слона, и тем самым оправдать свое любопытство. Но здесь выбор уже все же остается за вами, решайте, что важнее: узнать или не предать. И действуйте соответствующе. Ребенок – это личность. Но пока он не вырос, жизнь этой самой личности полностью в ваших руках.